Исторически первооснова дипломатии – представительство одного суверена перед другим и необходимая для этого коммуникация. Дипломатия как практика имеет богатую традицию. Две важнейшие её составляющие: привилегия быть принятым сувереном и безопасность – естественным образом трансформировались в высокий статус посла.
В эпоху Ренессанса дипломатические представительства стали постоянными в Европе, потом такая практика распространилась на весь мир, расширялась правовая основа дипломатической деятельности. Однако дипломатия – не только практика, но и функция. И здесь ключевым является вопрос не как происходит международное общение, а зачем.
Борьба добра и зла
Общие объяснительные модели, которые применяются для разных сфер человеческой деятельности, на вопрос «зачем?» отвечают по-разному. С идеалистически-гуманистических позиций общение между суверенами и народами – естественное стремление цивилизованных субъектов. Соответственно, по мере цивилизационного развития расширялось и международное общение. С позиций, ставящих в центр экономику, развитие торговли видится выгодным явлением, а это требует расширения внешних связей и международного общения. С позиций рационального интереса в макиавеллевском духе внешнее общение расширяет возможности государя, даёт ему дополнительные инструменты. Эти факторы по отдельности, а также в различных комбинациях можно описывать в исторической ретроспективе и приходить к выводам, что, начиная с позднего Средневековья и Возрождения, потребность в международном общении и соответствующей дипломатической практике почти непрерывно расширялась. Попытки самоизоляции или принудительной изоляции имели место, но всегда заканчивались «воссоединением» с внешним миром. Более того, принудительное отсоединение от международной среды уже во второй половине ХХ века стало восприниматься как наказание и превращаться в соответствующий инструмент, то есть полноценную политику санкций.
Признание того, что расширение международного общения на протяжении уже многих веков – константа, не до конца отвечает на вопрос, зачем оно нужно. Поэтому попробуем выделить некоторые особенности международного общения в разные исторические периоды.
В Новое время оно было теснейшим образом связано с вопросами войны и соображениями по поводу баланса сил. Отсутствие гегемона требовало от всех постоянного маневрирования. Угроза силой, фиксация результатов её применения, формирование союзов для собственного укрепления, срыв таких же устремлений противника – всё это требовало коммуникаций с другими субъектами. Возникала динамичная среда, в которой вопросы войны и мира составляли две стороны одной медали. XIX век можно считать расцветом подобной системы международного общения. Однако в Новое время наравне с практической функцией дипломатии, завязанной на вопросы войны и силового баланса, существовала и философская мечта о мире, находившая отклик у просвещённой части общества.
Первую мировую войну интеллектуалы восприняли как провал доктрины баланса сил и соответствующего ей дипломатического маневрирования. Война виделась и слишком расточительным, и исключительно негуманным явлением. Альтернативой ей служило установление порядка на базе договорённостей. Поэтому дипломатия всё больше связывалась с такой деятельностью, закреплялось её понимание как альтернативы войне. Практические шаги в таком духе не показали эффективности в 20-е и 30-е гг. ХХ века, зато Вторая мировая война, как казалось, укрепила миролюбивую дипломатическую традицию. Державы-победительницы заявляли намерение создать общемировой порядок, универсальный и справедливый, и нести за него ответственность. Именно так можно трактовать общее согласие с духом и буквой Устава ООН.
Однако на практике мир свернул в сторону холодной войны, начало которой принято связывать с Фултонской речью Уинстона Черчилля. Каждый из образовавшихся враждующих лагерей представлял собой союз, связанный политическими, экономическими и ценностно-идеологическими факторами. Создание и поддержание таких союзов, подведение под них прочной нормативной базы, другими словами, формирование собственных гегемонистических порядков было важной задачей дипломатических служб СССР и США. В отношениях же между лагерями и их лидерами продолжалась традиция баланса сил и международного маневрирования, но с двумя существенными ограничениями.
Во-первых, осознание разрушительной мощи ядерного оружия накладывало ограничения на силовую политику. Конечно, к ядерным вооружениям тоже применялась доктрина баланса сил, на её основе Советский Союз и Соединённые Штаты постепенно перешли к дипломатическому общению по вопросам контроля над вооружениями. Однако это было не традиционное в рамках баланса сил международное маневрирование для приобретения преимущества, а договорная фиксация «ядерного тупика», то есть невозможности рациональной ядерной войны. В 1970-е и 1980-е гг. США предприняли несколько попыток вырваться из «ядерного тупика» за счёт военно-технических новинок, но каждый раз СССР возвращал их обратно на новом, более высоком уровне количественного и качественного баланса ядерных вооружений.
Во-вторых, два враждующих лагеря в холодной войне претендовали на универсальность экономических и ценностно-философских моделей. Каждый полагал, что Истина и История на его стороне. Поэтому задача не проиграть оставалась скорее тактической, главное было – выиграть, а под этим подразумевалось не просто исчезновение противостоящего геополитического субъекта, а его тотальное идейное развенчание. Попытки разрядки и мирного сосуществования скорее меняли формы и временные горизонты соперничества, а не его суть. Установка на универсальность, в перспективе на тотальную победу, а не относительные выигрыши, лишь вынужденное и временное принятие своего соперника как субъекта – всё это несовместимо с доктриной баланса сил. Последняя подразумевает не финальную битву «добра» и «зла» (хотя морально-этические факторы необходимы для мобилизации масс), а бесконечное соперничество за приобретение относительных преимуществ ради реализации рациональных интересов.
Невозможность фронтальной победы в холодной войне и экзистенциальное неприятие противной стороны делали естественной ставку на разрушение изнутри. Выискивать слабости у оппонента, стараться на них надавить, в том числе поддерживая «пятую колонну», которая станет расшатывать систему врага.
Одновременно по мере того, как соперничество затягивалось, а вести его приходилось так, чтобы по ходу борьбы не допустить неконтролируемой эскалации, стороны шли на развитие международного права, системы институтов ООН, формировали не только гегемонистические порядки для единомышленников, но и некий общемировой порядок.
Дипломатия в отрыве от национального интереса
Окончание холодной войны привело к такому материальному и идейному доминированию США, что на какое-то время весь мир стал казаться Pax Americana. Это искажало представления о рациональном международном общении, его целях и задачах. В Америке многие стали считать, что традиционная внешняя политика не нужна вовсе, а всем остальным необходима прежде всего система отношений с Соединёнными Штатами. Однако такие настроения прошли уже к началу 2000-х годов. Более глубокое влияние на представления о международном общении в конце ХХ и в начале XXI века оказал мощнейший тренд глобализации.
То явление, которое к концу прошлого века – после нескольких десятилетий дискуссий о растущей взаимозависимости мира, её нового (или не вполне) качества – стали называть глобализацией, можно в более широком контексте считать слиянием двух процессов, которые на протяжении двух-трёх предыдущих веков развивались взаимосвязанно. А именно – повышение физической связанности мира, то есть материальной глобализации, и увеличение его идеаторной цельности, то есть идейной гомогенности, универсализации. Процессы не были линейными, нередко происходило то, что разобщало народы – прерывало физические связи, противопоставляло их идейно. Но в долгосрочной перспективе все наиболее значимые политико-экономические и социальные потрясения, будь то колониализм или итоги больших войн, способствовали формированию общей мировой экономической и политической системы, повышали связанность мира. К началу XXI века этот долгий исторический тренд набрал невероятную силу.
Помимо прочего, происходившее означало формирование насыщенной и сложной международной среды, взаимодействие с которой становилось важнейшей задачей для каждого отдельного государства. Даже для такого сильного, как США. Либеральные интеллектуалы считали, что со временем воздействие глобальной среды превзойдёт американскую мощь, и в перспективе Соединённым Штатам придётся влиться в неё на равных с остальными, передав власть мировым институтам.
В идеальной модели глобализированного мира не должно было остаться места для традиционного международного общения. В такой предельной форме, как «плоский мир», система переставала бы быть внешней средой для отдельных субъектов, а становилась глобальной сетью, где все со всеми связаны множеством горизонтальных связей, иерархические структуры отмирают, и таким образом нет больше внешнего – ни субъектов, ни среды, все становятся частями общего. Конечно, далеко не все верили в возможность такой идеальной формы, но превалировало признание расширения глобальной системы, её значительного влияния на каждое отдельное государство. Из этого следовала исключительная важность отношений с внешней средой.
Перенастраивалась работа дипломатов как профессионалов общения, приоритетом становилось участие в формировании нормативной и институциональной базы международной среды, настройка отношений с ней таким образом, чтобы получать максимальные практические выгоды. При этом дипломаты всё больше попадали в одно сообщество с транснациональным бизнесом и неправительственным сектором, интересы которых, даже если сохраняли приоритетную привязку к каким-то юрисдикциям, не определялись национальными соображениями отдельных государств. В результате распространённый тезис, что в мире стирается грань между «внешними» делами и «внутренними», был справедлив в том смысле, что росла, как говорилось ранее, зависимость от внешней среды, но одновременно профессионалы международного общения отрывались от национальных интересов собственных государств, становились ближе к «глобальному миру», чем к своим народам и «домашней» политике.
Такой перекос в пользу внешней среды и глобальной повестки вызывал ответную реакцию. В 1990-е и начале 2000-х гг. она проявилась в развивающихся странах, там её в основном использовали левые, и это в конечном счёте имело мало последствий. Однако в прошлом десятилетии простые граждане развитых стран стали всё более критически смотреть на собственные глобализированные и уже не вполне национальные элиты. Сначала протест эксплуатировали правые популисты, постепенно он проник в политический мейнстрим. Начался процесс национализации повесток безопасности и экономического развития. Избираемые политики всё больше приводят внешние сношения своих стран в соответствие с «домашними» интересами – как общенациональными, так и электоральными. От профессионалов международного общения, по всей видимости, требуют не только ставить во главу угла национальные интересы, формулируемые элитой, но и проводить их так, чтобы это резонировало с общественными настроениями дома, чтобы внешняя политика была электоральным «активом», а не «пассивом» избираемых политиков. Происходит перенастройка международного общения. Связь между «внешним» и «внутренним» сохраняется, но меняются её качественные характеристики.
Впрочем, то, что мы наблюдаем сейчас, скорее, реакция на перегибы предыдущих десятилетий. Особенности же международного общения в будущем станут определяться не только этим, но и некоторыми уникальными чертами современных структурных реалий, в которых предстоит действовать государствам.
Надолго без порядка
В материальном плане мир остаётся глобальным, даже несмотря на элементы его фрагментации в последнее десятилетие. Но совершенно утрачено стремление к идейной гомогенности, общему ценностному пространству. Процесс универсализации прекратился. Материально глобальный, но идейно неуниверсальный (даже не стремящийся к этому, а скорее движущийся в направлении дальнейшей гетерогенности) мир – вот современная реальность, содержащая имманентное противоречие. Для существующего уровня материальной глобальности мир чересчур разнообразен, для нарастающего уровня неуниверсальности – избыточно материально связан в глобальном масштабе. Слишком разные субъекты слишком тесно связаны друг с другом.
Пока силён соблазн «подправить» такую реальность в ту или иную сторону. Либеральные интеллектуалы мечтают перезапустить идейную реуниверсализацию, реалисты толкают в сторону материальной деглобализации. Однако первое вряд ли возможно иначе как средствами грубого принуждения, а у США как единственного силового агента таких устремлений уже нет для этого возможностей. Материальная же деглобализация, особенно глубокая, вызывает отторжение у большей части международного сообщества (хотя по-разному в разных странах), поскольку модели социально-экономического развития большинства стран предусматривают материальную глобализацию. Поэтому сочетание материальной глобальности и идейной неуниверсальности, дисбаланс между одним и другим, может стать продолжительной структурной реальностью, определяющей характер международного общения.
Изменится и отношение к внешней среде. Долгое время её значение росло, её пытались использовать, получить выгоды, а некоторые даже кардинально переделать. Но в любом случае доминировала ставка на максимальное вовлечение в неё. Теперь может возобладать стремление повышать устойчивость по отношению к внешней среде.
При этом сама международная среда, вероятно, станет более неопределённой, превращаясь в неизбежный риск, а не возможность.
В таких условиях востребованы две основные функции дипломатии, которые устойчиво проявлялись в разные исторические периоды. Во-первых, международное маневрирование для приобретения относительных преимуществ по сравнению с соперниками. Во-вторых, формирование договорённостей о правилах такого маневрирования для снижения риска непреднамеренной эскалации. Однако результативность в новых условиях может оказаться невысокой. В силу материальной связанности соперничающим сторонам трудно нащупать и зафиксировать балансы сил. А растущая идейная разобщённость не даёт сформироваться доверию, необходимому для выработки «правил игры».
Всё это обещает чрезвычайно динамично развивающуюся и непредсказуемую международную среду. Желание обезопасить себя в комбинации с невозможностью это сделать за счёт отгораживания. Принудительное же отгораживание будет считаться почти актом агрессии и вызывать жёсткую ответную реакцию.
Раньше основным ответом на неопределённость и риски считался порядок, гарантом которого выступал либо гегемон, либо «общие» международные институты. Обе эти опции исчерпаны. Альтернативой может быть запрос не на порядок, а на стратегическую эмпатию, которую можно понимать как способность понять и признать нужды другого без отказа от собственных представлений и без стремления изменить другого.
В данной научной работе использованы результаты проекта «Современное соперничество великих держав: теоретические и практические аспекты», выполненного в рамках программы исследований факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ в 2022 году.
Эмпатия – лучшая стратегия — Россия в глобальной политике (globalaffairs.ru)
